Если верно, что внимание – главный ресурс современного мира, то Украина за последние месяцы стала объектом довольно щедрых инвестиций. Достанется ли их часть местному искусству, о талантах которого по привычке принято рассуждать, как о недостаточно признанных на международном уровне? Может и так. В специализированных изданиях появляются тексты под заголовками вроде «Ukraine's art uprising» («Подъём украинского искусства»), корреспонденты «Art in America» и artforum.com приезжают в Украину на «Maidan Voyage» («Майдановский вояж» – так называется вышедший на artforum.com материал). И так далее. В мае PinchukArtCentre открыл у себя новую экспозицию – «Страх и надежда», в которую вошло несколько свежих работ молодых украинских художников. Один из них – Никита Кадан, объяснил свой скепсис в отношении упований на «украинский тренд» в мировом искусстве.
Никита, как по вашему, может ли на волне общего мирового интереса к нашей стране, современное украинское искусство получить больше международного признания?
Знаете, я давно уже не мыслю этой категорией «украинское искусство». И себя в последнюю очередь воспринимаю его частью. У меня нет этого корпоративного духа национального искусства. Я не украинский художник, я свой собственный. Я украинский гражданин, украинский человек, но художник я попросту единичный. Меня интересует украинская реальность, общественная жизнь, украинский социальный климат, а не национальные особенности здешнего искусства. «Искусство из Украины» – это другое дело, в нем нет обязательств перед национальной школой, только перед местом пребывания и исследования.
Что касается моей выставочной деятельности, то она какой была, такой и остаётся. Уверен, что и для других художников, которые работают в открытой ситуации, ничего не изменилось. Если вы будете сильны в осмыслении того, что произошло в Украине, то это и будет причиной для того, чтобы ваша работа была интересна остальному миру. Но то, что произошло в Украине, не сделает автоматически любое ваше искусство интересным.
Мне не симпатичны деятели искусств, которые потирают руки в ожидании всплеска мирового интереса к их творчеству в связи с событиями, которые к их творчеству отношения не имеют. Может быть, кто-то, кто делал долгие годы какую-то однообразную галерейную хрень, и ожидает, что теперь, когда произошёл этот общественный прорыв, вдруг эту хрень начнут активно в мире выставлять – пустые надежды.
Хорошо. Те, кто делали «галерейную хрень», могут оставить свои надежды. Но мои аматорские представления об арт-маркетинге позволяют предположить, что существуют и такие художники, которые делают, что называются «сильные вещи», но об их деятельности знает лишь узкий круг людей, который может быть расширен.
Те, кто делают сильные вещи и кому признание хоть зачем-то нужно, его, в принципе, получают. И те, кто просто очень хочет признания, тоже его имеют, хотя тогда у него уже совсем другое качество. Время огромной прозрачности, избытка ресурсов показа.
Другое дело, конспирологические упражнения художников, жалобы на какой-нибудь «заговор кураторов», которые топчут живое и подлинно национальное творчество и не пускают их куда-то. Это от желания попасть в какой-то «центр», чаще всего воображаемый. Но признание не тождественно попаданию в центр, оно сегодня децентрализовано и многообразно, это продукт сетевой публичности.
А есть те, кто летит по такой траектории, что «мир их не может поймать». Например, покойный Фёдор Тетяныч (легендарный персонаж киевского художественного андеграунда, известный также под именем Фрипулья – Прим. Ред.). Цеплял художественную систему лишь по касательной. При этом располагал одновременно публичностью традиционного художника (советского монументалиста), публичностью авангардиста-экспериментатора, публичностью городского фрика. Использовал все это для проповеди своих идей. Его попросту другое интересовало, не место в системе современного искусства.
И сегодня есть эскаписты?
Конечно. Андрей Сагайдаковский, например. Художник выбрал маргинальное существование, вынес свое высказывание из «центра» и вес высказывания от этого не уменьшился. Впрочем, его все равно находят, выставляют. Я ловлю себя на том, что почти все украинские художники, которые меня интересуют – либо эскаписты вроде Сагайдаковского, либо эмигранты, так и не притянувшиеся окончательно к другим центрам, либо «сектанты», как наш круг, с культом сообщества и высоким уровнем внутренней коммуникации.
Но вот относительно недавно происходили события, которые получили название «арабской весны», а после них в арт-мире заговорили о художниках с Ближнего Востока и Северной Африки. Получается, что история им подыграла. Вероятно, там были хорошие художники, творчество которых вошло в сцепку с неординарными событиями.
Главное, чтоб было что сцеплять. Сами потоки, удачно «сев» на которые, можно подняться наверх, бывают разные. Это может быть медийное внимание, прикованное к региону. А могут быть, например, большие деньги, которые есть в этом регионе. С помощью этих денег художников куда-то периодически пытаются «запустить». Насколько я помню, в украинском художественном сообществе на такое было много надежд. Что, мол, как только в здешнюю художественную продукцию сделают инъекцию больших местных денег, она как-то качественно изменится.
И что?
А ничего на самом деле не меняется.
А были инъекции?
Да что-то было. Возили украинские выставки под соусом «рыночно потенциального», «нового тренда», недавно что-то похожее открыли уже под соусом «революционного». А материал совершенно однороден, меняется лишь упаковка.
Если вернуться к художникам с ближнего Востока. Мне кажется, что, кроме революции, у
них есть, так сказать длинная тема. Очень больная, горячая, интересная Западу, на которую можно много лет художественно высказываться. Например, исламский консерватизм, гендерное неравенство и так далее. В Украине отыскиваются, грубо говоря, подобные трендовые темы?
Я бы вообще не хотел рассуждать в этой логике «трендов», в которые можно превратить социальные проблемы. Материал есть везде. Нигде нет рая земного. Но речь не о том, чтобы стать «представителем» неких общественных проблем когда они попадают в центр внимания, а в том, чтобы в любой ситуации оставаться верным реальному. Есть базовая для занятий искусством категория – верность реальности. Это может быть реальность общества, в котором ты живешь. Реальность твоего единичного персонального опыта. Реальность эстетической проблематики, то есть собственная реальность искусства. Сильное искусство основывается на верности реальному. А уж на какой «воздушный поток», на какую волну всё это сядет, это – вне области задач художника. Конечно, если видишь этот поднимающий поток – не нужно симулировать наивность и делать вид, что не заметил, но стоит сохранять к этому дистанцию.
Мне интересны художники Акрам Заатари и Марва Арсаниос из Ливана. У них в работе есть вот эта заостренность, которую дает с одной стороны зрелище катастрофы в твоем собственном жизненном пространстве, а с другой – поиск максимально точного образа, ответственность перед опытом травмы и ответственность перед искусством. Наверное, их признание обеспечено тем, что, да, это Ливан, горячая точка. Но когда смотришь на работы, сразу верится что вопросы признания для этих людей далеко не на первом месте.
Собственно, все это ценно как повод постоянно задавать себе вопрос: а зачем ты вообще искусством занялся? Потому что чешуя цинизма нарастает с годами все равно, но под нее имеет смысл время от времени заглядывать, проверять, осталось ли что от тебя.
Наблюдаете ли вы конъюнктурные какие-то соблазны со стороны западных кураторов, связанные с Майданом, с тем, что в связи с политическим контекстом, укр. искусство надо подавать, пока тема горячая? Мол, дайте нам укр-арта, тема актуальная и т.п.?
Была выставка “The Ukrainians” в Берлине, тихая аналитическая работа, совсем не похожая на попытку быть быстрее выпуска новостей и не оперировавшая пошлой риторикой «украинского арт-прорыва на Запад». В ней была некая сдержанность, мне это нравится.
В основном инициативы, связанные именно со спешной реакцией на “горячую тему”, исходят от украинских институций. Туда попадают хорошие работы, но спешка и неартикулированность сминают все в какую-то общую нелепицу, становится просто жаль произведения.
Была еще экспозиция «Я капля в океане” в Вене. Но её со-организатором был Мыстецкий Арсенал, хамелеоны, те, кто еще недавно цензурировал работы с оглядкой на Януковича, а теперь поет осанну новой жизни, полностью закрывая глаза на собственную роль. Стали приглашать – а мне этот спектакль не нужен, и гражданский долг, и собственные задачи искусства я вижу совсем в другом. И целый ряд художников отказались, причем именно тех, кому было что сказать о произошедшем в Украине. Это значит, что есть и другие ценности, кроме попадания в «центр». Но та художественная среда, которая мыслит «центром», всего этого понимать упорно не хочет и ищет за нашим отказом сотрудничать с Арсеналом руку «западных фондов», «европейских штабов», «гранты на разрушение национального искусства» и тому подобное.
Признаться, я устал объяснять. Остается чертить собственную линию, быть упорным в своей программе.
Проекты, связанные с украинской социальностью еще будут, но я бы разделял те, что исследуют ситуацию с позиций критического знания, и те, что «едут на тренде» – революционные гимны, в которых начинают отчетливо звучать бодрые рекламные нотки.
Можно ли описать каким-то образом украинских художников твоего поколения, которые уже включены в мировой контекст? На творческую судьбу которых и на международное признание ажиотаж мировых медиа не влияет? Что это за художники? Характеризуются ли она какими-то общими категориями?
Какое-то время назад можно было сказать, что это критическое ангажированное искусство. Хотя и это очень широкое, слишком широкое определение. Но если во второй половине нулевых оно еще как-то охватывало практики авторов нашего круга, то сейчас все начало пускать побеги в самых неожиданных направлениях, прыгать выше собственной головы и обманывать всяческие дефиниции. Описывать через “протестное”? – нет, это сводило бы работу художников к прикладному аспекту, к полезности. Через “левые взгляды”? – нет, хотя утопический горизонт равноправия (который определяет левую политику) многое объясняет, но работы художников не являются иллюстрацией к их политическим взглядам. Тем более словосочетание “левое искусство” скорее становится магнитом для страхов и фрустраций здешней культурной среды, привычным объектом нападок – и, в своем роде, зеркалом взглядов этой среды, а также защитным механизмом, помогающим ей очередной раз ничего не понять.
Вероятно, нужно говорить о просветительском духе, критической мысли, предпочтении, отданном исследовательскому процессу перед “фасадной” репрезентацией. Но это все определения достаточно эфемерные, – хотя время от времени возникают ситуации, придающие им ясность и остроту.
Также есть верность социальной реальности – хотя кто-то из авторов определит это для себя совсем по-другому. И есть выбор в пользу самоорганизации, позволяющий сохранять дистанцию по отношению к институциям, и удерживать свою зону поиска независимой.
Кто это? Группа Р.Э.П.?
Круг Р.Э.П.а, Худсовета, группы SOSка, группа Tanzlaboratorium – всех не перечислишь, и всякую границу надо будет чертить по живому.
Появляются и новые люди, которых, вроде, через категорию политической ангажированности и не опишешь. Например, «Открытая группа» во Львове. Но методы самоорганизации, постоянной “лабораторной работы” также приводят их к автономии, к вот этому “мы сами по себе”, к тому, что позволяет не влипать в “тренды”. А такое как раз важнее всего.
То, что я вижу в них нечто близкое нам, ни к чему ни их, ни нас не обязывает. Хотя если описывать “поколение”, “сообщество” то мне хотелось бы включить в это описание и их.
Самого меня теперь занимает проблематика “музейности”, “музейного повестования”, “исторического музея” – к чему это привяжешь? Как из этого сделаешь “тренд”? Да никак!
Так или иначе, нет в этом сообществе командного духа, диктующего единое направление и заставляющем двигаться исключительно вместе, с оглядкой друг на друга. Это достаточно свободное объединение, в котором внутренняя полемика важнее коллективного фасада.
Мне кажется, что группа украинских художников из более старшего поколения, та, которую Марат Гельман называл «Южнорусской волной» в начале 1990-х (Савадов, Цаголов, Ройтбурд и проч. – Прим. Ред.), была более описуемой с точки зрения цельности, творческой однонаправленности.
Но тогда и другие режимы описания работали. Люди по-другому получали информацию. Как например, выстраивать свою теоретическую базу (а художники её выстраивали!)? Видно, что часто она состояла из «пересказов пересказа», из идей и образов многократно отраженных, искаженных аматорским переводом, но странным образом получивших в этих искажениях новую харизму. В этом было много уподобления, срисовывания, имитации – но очень живой и творческой. Подобие, зажившее своей полноценной жизнью.
Но, вообще-то, конечно, это была действительно дико интересная среда и многие работы этих художников для меня являются примером сильного убедительного искусства. Но насколько эта среда жива сейчас, насколько она сохранила это напряжение – большой вопрос. Скорее есть несколько путей индивидуального спасения, которые образовались у неё внутри. Персональные истории, более и менее интересные, – на них в итоге все распадается. Единой истории искусства, единого контекста, который вместит и их, и нас, пока нет. Предполагаю, что он, когда появится, будет определяться не «попаданием в тренд» того или иного автора, а вещами более осмысленными.
|
Никита Кадан родился в 1982 году в Киеве. В 2007 году закончил столичную Национальную академию искусств и архитектуры. Сооснователь арт-объединения Р.Э.П. (Революционное Экспериментальное Пространство), в состав которого кроме него входят художники Ксения Гнилицкая, Леся Хоменко, Лада Наконечная, Жанна Кадырова и Владимир Кузнецов. Сегодня Кадан – один из самых значимых молодых украинских художников, создающий живопись, графику, арт-объекты и инсталляции на социально-политическую тематику. Нередко сотрудничает при этом с архитекторами, социологами, активистами-правозащитниками. Лауреат главной премии PinchukArtCentre 2011 года, частной общенациональной премии в области современного искусства для молодых украинских художников до 35 лет. Участник выставок: «ЯКЩО/ЕСЛИ/IF. Украинское искусство на переломе» (2010) в пермском музее современного искусства PERMM, «Eyes looking for a head to inhabit» (2011) в музее MSL в Лодзе; «The Desire for Freedom. Art in Europe Since 1945» (2012, 2013 гг.) в Берлине, Милане, Таллине и Кракове «The Future Generation Art Prize» (2013) на Венецианской биеннале и др. Живёт и работает в Киеве. |